Нагадала ей цыганка

Во времена ее молодости, выпавшей на повоенную пору, увидеть цыганский табор было не в диковинку, причем летом зачастую так: не успел след простыть за одним – подкатывает другой. На выгоне за селом разбивали шатры – оттуда доносилось лошадиное ржание, хлесткие удары кнута, плач черной голопузой детворы и успокаивающие гортанные крики ее мамок, звон наковальни, а по вечерам еще переборы гитар и то заунывно-щемящие, то залихватские, бередящие душу разудалые песни. А днем, завидев показавшихся цыганок, хозяйки опрометью срывали с веревок недосушенную стирку, подпирали ворота, а кто спускал с цепи и собак.

Но в их двор зашли. И пока молоденькая большеглазая красавица нерешительно переминалась в сторонке, похоже, пока еще не свыкшись со своим ремеслом, пожилая обхаживала Дусину мать:
— Да не жмись, тетка. Ведь не позолотить ручку прошу, возьму недорого, краюху хлеба да с пяток яиц. Гадать тебе, может, и ни к чему, а девоньке твоей всю правду скажу, ей и самой, вижу, охота судьбу узнать. Давай руку, милая…
Она долго разглядывала Дусину ладонь, водя по ней пальцем и что-то шепча, будто книгу читала, потом отпустила руку девушки, вздохнула.

- Я бы мно-ого могла наплести тебе всякого, – устало затараторила прокуренным с хрипотцой голосом, – да только врать не приучена. Значит, слушай. Скоро замуж выйдешь, муж попадется хороший, заботливый, хоть и много постарше, и хозяин, с ним счастлива будешь, и жить в достатке. Двое детей у вас будет, а только не принесут вам счастья, тебе особенно. С меньшеньким намыкаешься, ох, намыкаешься, девонька, врагу не пожелаешь. А доживать будешь не в своей хате, в казенном доме, сама будешь доживать, сама… Ну, не печалься, то не скоро еще, не скоро. Моя бы воля – с радостью помогла бы, да только судьбы своей не минуешь, никому еще не удавалось. Не кручинься и прощевай.
И, подхватив торбу, в которую Дусина мать успела сунуть сверток, пошла к калитке.

А вскоре и вправду заслали к Дусе сватов из соседнего села, приглянулась она тамошнему трактористу Григорию, бывшему танкисту, статному, улыбчивому, хоть и уже подстароватому тридцатилетнему парубку. А ей – семнадцать. Мать всплакнула, то ли на радостях, то ли вспомнив погибшего в первые дни войны мужа:
— Вот бы порадовался отец – дочка уж невестушка… Сама решай, Дунюшка. Возраст?.. Возраст, что ж… Главное, чтобы человек был хороший.

А мужем Григорий оказался славным, чуть ли не на руках носил свою Дунюшку-тростинушку, и хозяин, каких поискать: одним из первых отстроил дом, со временем, когда для иных «москвичонок», а после «жигуль» был пределом мечтаний, первым в селе пригнал «Волгу», Да и то, трудяга, знатный в районе бригадир-орденоносец и непьющий-негулящий, не из дома, а все в дом. Уже дети подрастали. Старший, Игорь, окончив школу и профтехучилище, пошел батькиной стежкой, став механизатором, а вот с младшеньким Мишей, с ним сызмальства пошли мучения.

Началось с того, что с рождения маялся пуповой грыжей, четырехлетним уже попал в больницу, перенес операцию, как потом оказалось - неудачную. Где-то что-то хирург не досмотрел, задев, очевидно, половые придатки – у Мишутки изменился голос, стал похож на девчоночий, походка изменилась, фигура тоже, когда подрос, больше девчоночью напоминала. В школе учился прилежно, хотя со сверстниками не водился, может, потому, что те его частенько поддразнивали, хотя запоем читал книжки, причем всякие, которые под руки попадались. В семье его жалели, а старший брат, тот и вовсе в нем души не чаял.

А дальше с Игорем стряслась беда. Отец, рассудив с матерью, что тому скоро отходить – как-никак отслужил армию, невестой обзавелся – решил поставить ему дом, завербовался под Кременное на заготовку леса для колхоза, с тем, чтобы, согласно договору, часть древесины взять себе. Привез целую машину, выгрузив там, где уже стоял сруб. Рослый, широкоплечий Игорек, обрадованный, отработав смену, не стал поджидать отца с работы – справлюсь и сам – тут же заходился таскать тяжеленные сосновые бревна, складируя их как положено. Дело сделал, но, видно, надорвал сердце. Домой пришел утомленный, решив маленько выпить с устатку, достал из буфета бутылку. Так его и нашли с той едва начатой бутылкой, сидящего, с упавшей на стол головой.

Утрату семья пережила тяжело, однако, кажется, горше всего она сказалась на младшем сыне – стал угрюм, нелюдим, часами молча просиживал, забившись в уголок, глядя в одну точку, а о чем думал, одному Богу известно. Отец с матерью пуще прежнего вкалывали на колхозной работе, да тем, похоже, и отвлекали себя малость от горестных мыслей, а он все сидел, глядел в одну точку. Погодя, может, по наущению родителей, соседский парнишка все же выманил его из хаты, приохотив к компании сверстников. Как правило, ходили гулять к железной дороге, иногда по путям бегали, и однажды Мише не повезло: защемило на стрелке ногу, а тут поезд. Отхватило пол стопы – и то хорошо, могло быть хуже. А дальше – больница, ортопедическая обувь, хромота, но на велосипеде ездил, наловчился.

А время шло, уже и школу закончил, уже и на девчат тайком посматривал, но на танцульки не ходил, ни с кем не встречался, зато обзавелся хорошими рубашками, добротным костюмом, модельными туфлями, а еще… париком. Денег отец с матерью для обделенного судьбой сына не жалели, потакая ему во всем. Потом отец умер, Евдокия устроилась ночной сторожихой на ток, и если днем еще сын был под присмотром, то ночью…

Стали поговаривать в близлежащем райцентре: ночью разъезжает по улицам странный парень на велосипеде, и кого из прохожих спицей кольнет в бок, кого палкой огреет, а то еще вроде и велосипедную цепь в кармане возит, ее для битья приспособил. Милиция пробовала выставлять наряды, искать хулигана – тщетно. А он – домой: костюм в шкаф, парик сдернул – совсем другой человек, накось выкуси.

А дальше случилось и вовсе страшное. Выпросил у матери денег на мопед и как-то
- дело было уже по осени – надев свои «доспехи», махнул в город неподалеку, и там во дворе одной из школ высмотрел себе девчонку, кажется, пятиклассницу. Навел справки о ней, родителях, а классной убедительно наврал, что отец с матерью попали в аварию и сейчас в больнице, безнадежны, и его родственники послали за дочерью, может, успеет проститься, и та поверила такому представительному мужчине, отпустила девчонку. А он, вывезя ее в посадку, надругался, убил, забросав труп листвой. Убийцу нашли, провели психиатрическую экспертизу и судили, отправив в Днепропетровскую специализированную колонию.

…Всю эту историю узнал я от самой Евдокии Петровны, когда она приходила со своей болью в редакцию местной газеты, где тогда работал, прося помочь написать куда-то в Киев очередное ходатайство (а отправила их, как рассказывала, уже немало) об облегчении участи сына. Как сейчас помню ее тогдашнюю – невысокую, пожилую, и с годами, несмотря на горе не утратившую привлекательности – а еще жалкую, с прерывающими рассказ рыданиями. Я помог ей, написал, она пыталась отблагодарить, тыча дрожащей рукой две красненькие советские десятирублевки – по тем временам деньги – и искренне огорчилась, когда их не взял.

Как рассказывали после, Петровна часто навещала сына в колонии; когда распался уже Союз, добилась аудиенции у самого президента Кучмы, а с нею и возвращения ей из «замороженного» вклада тысячи рублей, добилась, перевела Михаила в психлечебницу, кстати, того самого города, где совершил он преступление, договорилась с тамошней кухаркой: кухарке поставляют продукты, та кормит его получше, чем остальных. И ездила мать к сыну каждую неделю.

Однако вскоре Михаил умер, заболев туберкулезом, а она, лишившись последнего, договорилась с председателем колхоза, чтобы забрал ее добротный дом – а зачем ей одной? – и дал комнатушку в общежитии.

Там теперь и живет. Земельные паи, свой и мужа, отписала на хорошую знакомую, кажется, дальнюю родственницу, которая навещает ее, приносит продукты, выполняет несложные поручения. Обмолвилась как-то, мол, а может, попросится в районный дом ветеранов. Вот только заминка, при ней столько уж лет живет черная такса. Свыклась. А с таксой, похоже, туда не возьмут.

Сложная и тяжелая судьба у женщины оказалась ...

Цыганка Аза


Когда мне было лет 7, я дружила с девочкой, которая носила редкое имя - Консуэлла. Девочка эта была из цыганской семьи. Она жила в том же доме, что и мы, но в другом подъезде. Однако познакомились мы только, когда моя сестра нашла гадалку по совету знакомых (уж очень моя сестра была любопытная до своего будущего :D ) и привела меня с собой на сеанс. Моя мама тогда внезапно заболела, и, сколько ни ходили мы по врачам, никто ничего сказать не мог. Так вот, поэтому все заботы обо мне легли на мою старшую сестру, и она вынуждена была водить меня с собой. Гадалкой, к которой мы пришли, была мама той самой Консуэллы, звали ее Аза. И, пока моя сестра с большим интересом слушала то, что говорит ей цыганка, я и Консуэлла мирно играли в сторонке. Так началась наша дружба, а затем и дружба наших матерей. 
Однажды моей маме стало намного хуже и она совсем слегла. В тот же день пришла Аза и с порога сказала:
- А ты знаешь, что на тебе порча? 
Моя мама, честно говоря, была не сильно удивлена. Она верила в такие вещи, и у нее было предположение, что кто-то порчу навел, но она никак не могла понять, кому она так насолила, что этот человек мог такой грех на душу взять. Но цыганка ей все рассказала: 
- Не ломай голову! Давняя это обида. Но ты знай, что расплачиваешься за то, чего ты не делала. Женщина на тебя обиду затаила. Думает, что ты мужика у нее увела. А он сам ушел, не из-за тебя. Но ты не переживай. Делай, как я скажу. Купите живого петуха, а я через пару дней к вам приду и все сделаю. 
Как только Аза ушла, мама вдруг вспомнила, что мой отец, перед тем как встретил мою маму, ушел от гражданской жены. Так как отец у меня без вредных привычек, а вот его бывшая жена очень много пить стала и ничего кроме алкоголя ее больше не интересовало. 

Мы не совсем понимали, что именно она собирается делать и зачем нам живой петух, да и страшновато как-то было. Но мама отказываться не стала и решила довериться цыганке. Так и сделали, как Аза велела - купили петуха. Помню, что он был молодой, красивый. Поместили мы его на лоджии, а я приходила его кормить. А через несколько дней вернулась Аза. Она усадила маму на стул, зажгла свечку и стала что-то шептать над ней. И свечку вокруг всего маминого тела водит и водит. Не знаю почему, но мама вдруг заплакала. А цыганка попросила принести петуха, и открыть ему клюв пальцами. Папа мой принес петуха, а тот брыкается, так что сестра на помощь поспешила. 
- А теперь - говорит Аза моей маме - плюнь ему в рот, а вы отпустите птицу. 
Мама плюнула, петуха отпустили и тот, живо хлопая крыльями, понесся в другую комнату. Через несколько минут мы нашли его мертвым.
- Вот видишь! - показала Аза на дохлого петуха - На его месте должна была быть ты уже очень скоро! 
Вся наша семья пребывала в легком шоке от происшедшего. Но на следующий же день моей маме стало намного лучше. Моя мама была очень благодарна и неоднократно предлагала Азе взять деньги за то, что она сделала для нее, однако та, отказалась, сказав, что плату за такое брать грешно. 

Такая вот история. Мы с мамой долго вспоминали про Азу с дочкой. К сожалению, сейчас у меня нет никаких контактов с ними, так как они в спешке переехали примерно через полгода после этого случая из-за каких-то проблем с бывшим мужем цыганки. 
И, кстати, в тот день, когда мы только познакомились, она нагадала моей сестре мужа матроса и троих детишек. И в итоге моя сестра встретила своего суженого на теплоходе, где он работал. Сейчас у них трое детей)))

Не очень то охотно цыгане заводят дружбу вне своего народа....

Казенный дом

Историю эту мне поведал Николай Андреевич Вурф, к сожалению, уже ушедший из жизни. После нескольких дней наступательных боев на фронте в районе Орла выдалась передышка. Душа радовалась чудесным дням бабьего лета. Казалось даже, что нет никакой войны. Немцы, видимо, тоже устали, и над позициями разлилась обманчивая тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц в лесу. Выставив часовых, бойцы готовили нехитрый ужин (полевая кухня где-то отстала), запах дыма навевал приятные и грустные мысли о далеком доме, оставленных семьях…

Вдруг из ближнего редколесья показались две фигуры и бросились бежать в сторону нашей батареи. С немецких позиций раздалось несколько автоматных очередей, и снова стало тихо. А бегущие, женщина и мальчик, неслись, не разбирая дороги, сцепившись руками, перескакивая через воронки. На женщине были красно-желтые юбки, развевающиеся при прыжках. Бойцы наблюдали, затаив дыхание: только бы немцы не стреляли, только бы на мине не подорвались!.. Наконец, бегущие достигли цели, и сильные мужские руки втянули их в укрытие. Цыганка рассказала, что она с сыном догоняет табор. Бойцы угостили их, чем смогли, даже кусочек сахара отыскали для пацаненка. Немного отдохнув, цыганка в благодарность за гостеприимство предложила погадать. Только попросила не обижаться, если кому плохое выпадет, знать, судьба такая.

Рассматривала она натруженные солдатские ладони и читала по ним будущее: кому-то скорая гибель выпадала, кому-то – ранение тяжелое. Нескольким сказала, что увидят побежденный Берлин… Николай, призванный в армию еще в 1939 году, тоже протянул руку. Не верил в гаданья, а так, за компанию. И были ему предсказаны долгая и трудная жизнь, дальняя дорога и казенный дом. Услышанное заставило призадуматься опытного бойца. Особенно смущал казенный дом, по понятиям Николая, скорее всего тюрьма, но за что? Ведь он был честным и трудолюбивым человеком! Проводили цыган шутками и добрыми напутствиями, а предсказания между собой не обсуждали.

Однако они начали сбываться уже на следующий день. Кому сулила цыганка скорую смерть, сложили в бою головы, кому предсказала ранение – попали в медсанбат. А Николая неожиданно вызвали в штаб и вручили опечатанный сургучом пакет, выписали командировку в Саратов. «Что бы это значило? – тревожился боец. – Никто просто так не дернет хорошего артиллериста с передовой». Прибыл, доложил, отметился. И тут же получил другой подобный пакет и новый пункт назначения: далекий от фронта Алтай, какой-то совхоз. Все выяснилось, когда он туда добрался. Несколько десятков молодых мужчин, как и Николая, сняли с фронта и отправили на восток лишь за то, что по происхождению они были немцами, хотя многие не в первом поколении рождались и жили в России, даже не знали немецкого языка, но их посчитали потенциальными врагами!..

В том совхозе относились к ним прекрасно: списанные с передовой бойцы работниками были на все руки и людьми совестливыми. По окончании посевной снова приказ уезжать. Прибыли большим отрядом на дальнюю станцию, и тут Николай вспомнил слова цыганки про казенный дом. На станции мужчин под конвоем загнали в зарешеченный вагон и повезли в неизвестность. Ехали несколько суток, еды почти не давали, вагоны не отапливались. Когда выгрузились почти в чистом поле, уже были первые умершие. А привезли их в «трудармию» – лагерь за колючей проволокой. Так Николай Вурф попал в Еманжелинские копи, стал шахтером.

Он не любил вспоминать про «казенный дом», тяжелые это были воспоминания. Зато после окончания войны стали давать землю, и многие трудармейцы создали семьи. Николай Андреевич Вурф женился, вырастил четверых детей, стал почетным шахтером. А на старости, когда сняли для этой категории людей все запреты на свободу передвижения, съездил на свою родину в Крым, нашел сестер, уцелевший родительский дом. Была возможность вернуться на родину, но он не захотел. Видно, сердцем прирос к местам, где прожил большую часть жизни.

Цыганка гадала

Мама рассказывала: Поступила в универ. Познакомилась с девочкой из своей группы. Та девочка тоже приезжая оказалась. Взяли у вахтёрши адрес и пошли по нему на квартиру становиться (в те времена об общежитии и речи не было, мама 38-го года рождения, учиться есть где - и то хорошо). Пришли. Открыла им хозяйка, заходят, а там у хозяйки в гостях цыганка пожилая сидит. И говорит цыганка эта: "О, говорила же тебе (хозяйке) - жди гостей, вот и гости. А ну-ка, девки, дайте скажу вам как вас зовут". Достала из кармана зеркальце небольшое в серебряной оправе, смотрит: "Вот катится, катится яблочко. Как называется? Раечка? Рая тебя зовут (и смотрит на компаньонку мамину)?". Та, ошалелая: "Да". Так же, с какой-то присказкой, и мамино имя угадала (Тамара). Под предлогом того, что хозяйке не до неё, откланялась.
Девчонки ни живые, ни мертвые сидят (попали так попали!), в головах уж мысли крутятся уносить оттуда ноги. Хозяйка заметила этот настрой у них, говорит: "Не бойтесь, девки. Цыганка эта мирная. Зла никому не делает, я давно её уже знаю, соседка это моя. А гадает всю правду и берёт за это сущую безделицу (людей не "обдирает"). Я и сама, грешным делом обращалась, когда от сына с севера долго вестей не было."
Девчонки глаза ещё больше округлили.
А хозяйка дальше: "Подался сынок мой единственный на север за длинным рублём. Завербовался в бригаду лес валить, да и был таков. Ну, живёт там, работает, пишет - всё хорошо. А потом не стало писем от него. Я волнуюсь. Месяц жду, другой - ничего. Вот тогда и пошла я к ней. У неё ведь правило такое - больше одного раза на одного и того же человека не гадать, только в крайних случаях она судьбу смотреть берётся. Посмотрела она и говорит: "Верь - не верь, но сына твоего я среди живых не вижу, нет его среди них". Что я при этом пережила - не описать. Кинулась было запросы разные делать, как приходит письмо. Почерк незнакомый. Пишет какой-то мужик, так, мол, и так я с вашим сыном сосед по палате, пишу по его просьбе, привалило его деревом, долго уж он тут валяется, еле выходили его, в коме был, а сейчас на поправку идёт.
Я опять к Мариуле этой: "Как же ты, такая-сякая, наврала мне, я же умом чуть не тронулась, а он живой! Вот попробуй ещё, погляди как следует!".
Она посмотрела, зеркальце своё повертела так и эдак: "Твоя правда, живой. Видать, когда я первый раз его смотрела, души его при нём не было. Без сознания лежал. Так вот".
Поселились девчата у этой тётки. Живут, учатся. А по вечерам с хозяйкой за жизнь болтают. И как-то раз рассказала она им историю этой цыганки.
Сама эта Мариула по молодости лет ни о каком гадании не помышляла. Замуж вышла рано. За цыгана. Да не простого. Был он артистом в цыганском ансамбле. Поженились и стала она тоже с ними выступать. Как появились дети осела с ними в Питере, а муж дальше по гастролям. Дома наездами стал бывать. В скором времени грянула война.
Питер. Блокада. Мариула с кучей детворы. Есть нечего, дети днями голодные ревут, а она от этого с ума сходит. И вот, в один вечер уложила она детвору, взяла в кладовке верёвку, пойду, думает в сарай повешусь к такой-то матери. Выходит из дому, а на пороге дедок: "Пусти, хозяюшка, переночевать". Что делать прикажете? Согрела ему кипятка (а больше и нет ничего), постелила на лавке. Сидел этот дедок, сидел, смотрел на неё внимательно, а потом и говорит: "Чёрное ты дело задумала. Нельзя так. Но сама ты и в беде человек и, опять же, детишки у тебя, - так и быть помогу. Научу как быть, и детей вырастишь, и всё у тебя хорошо будет, если сделаешь всё как я сказал.
Сейчас ложись спать. А завтра уложишь детей и к полуночи ступай на кладбище. Много чего тебе покажется - внимания ни на что не обращай, что бы ни привиделось - знай себе иди. На кладбище нарви охапку папоротника, принеси домой и под порогом закопай, да как в дом зайдёшь - не забудь три раза перекреститься. Начнёшь ты после этого гадать, да так, что люди диву даваться будут. Тем и будешь кормиться. Только одно запомни крепко - никогда с людей лишнего не бери, не хапай в три горла. Начнёшь жадничать - уйдёт твой дар".
Уснули. Проснулась Мариула, а деда и след простыл. Она уж было решила, что померещилось ей с голодухи, как глядь, а на столе зеркальце небольшое лежит в серебряной оправе. Стало быть не сон это был.
Дело к ночи идёт. Уложила свою ораву. Дом заперла и в путь. Да только шаг за калитку делает, как бросается ей под ноги младший сын с разбитой головой: "Мама!". Другая бы кинулась к нему, но Мариула, от великой нужды, инструкции дедовы запомнила на совесть. Ступила прямо на него - он и пропал, будто не было.
И чего ей только по пути не привиделось, не послышалось! Но дошла. Надрала этого папоротника целый ворох. Пошла назад. И свистело ей в след, и верещало, и улюлюкало. И папоротник из рук рвало. Но домой добралась живая и невредимая. Закопала его под порог, как дед велел. Заходит в дом, а там, посреди комнаты муж с кнутом здоровенным: "Явилась, шалава! Это так ты тут детей растишь, по ночам шляешься!". Перекрестилась она три раза, и пропало видение.
И начала она с тех пор гадать по этому зеркальцу. Было дело, терялось оно, а потом находилось как по волшебству. Вот только никогда она сверх меры плату не брала, только на самое необходимое. Так и детей вырастила, и сама под старость лет не бедствует. Только из Питера к нам в Ростов переехала, не смогла остаться в нём после ужасов тех блокадных.

Сколько лет уж минуло с тех пор. И цыганки той уже наверно и в живых нет. И маму я в ноябре похоронила. Царствие ей Небесное. А историю, как на заказ, помню.

Это похоже на какой-то ритуал, только не понятно он у всех сработать может или это был частный случай.

Melisanta пишет:

Это похоже на какой-то ритуал, только не понятно он у всех сработать может или это был частный случай.

Да, просто так ей это умение не дали, интересно, что это за старичок был?