Ревнивец с того света


Бабушка моя, Александра Дементьевна, – удивительный человек, по крайней мере, для меня. До сих пор с легким налетом грусти вспоминаю ее колыбельные, которые она пела для меня своим красивым грудным голосом; волшебные сказки про жар-птицу и серого волка, про царевну-лебедя и принца-лягушонка. Наверно, это она привила мне любовь к литературе еще в младенческом возрасте. Дело в том, что папа и мама поженились рано, и так получилось, что вскоре после моего рождения папа ушел в армию, а я жила с мамой у бабушки. Мама была молода, неопытна, и бабушка часто ей помогала в моем воспитании: нянчила меня не только днем, но и ночью вставала ко мне.

Судьба сложилась у нее не очень радужно, но она никогда не жаловалась. Ее муж, мой дед Василий, умер рано. Маме было тогда около девяти лет. Бабушка часто говорила, что "умер он дважды". Дело было так: он работал трактористом в колхозе, и как-то возвращался с работы домой. Дорога шла вдоль реки (это частое явление в деревнях, где есть речушки). И внезапно остановилось сердце, которое у дедушки было больным всю жизнь. Трактор, потерявший управление, съехал с крутого берега прямо в воду. И, можно сказать, дедушка, уже будучи мертвым, утонул: принял смерть дважды. Ему было всего 47 лет… Бабуля осталась одна с детьми, которых у нее было шестеро. После смерти деда она практически перестала выходить из дома, сделалась затворницей.

Бабушка очень любила своего покойного мужа и бережно хранила о нем память. Его вещи аккуратной стопочкой отдельно лежали в шифоньере, в зале на полстены висел огромный портрет, где были запечатлены он и бабушка (раньше делали такие портреты с фотографическим сходством). Я, даже будучи уже в более или менее осмысленном возрасте (мне было лет семь-восемь), застала этот портрет. Деда я не видела никогда, разве что на этом портрете. До сих пор помню лицо дедушки Василия: суровое, благородное, с тонкой полоской губ и бровями, красиво очерченными, сложенными причудливым домиком. Мне тогда еще казалось, что он наблюдает за мной, куда бы я ни пошла. (Это потом, уже будучи взрослой, я узнала об особенности некоторых портретов как бы "наблюдать" за людьми: такой оптический эффект создавался из-за положения глаз, вернее, радужной оболочки и зрачка.)

Однажды бабуля нас всех (своих уже взрослых детей и маленьких внуков) несказанно удивила: будучи уже пожилой дамой, она сообщила нам, что выходит замуж! Но как, спросите вы? Как, практически не выходя из дома, отвергая все приглашения, не зная о таких вещах, как мобильный телефон и Интернет, она могла познакомиться с мужчиной? Вот и мы задались этим вопросом (хотя, честно говоря, про сотовые телефоны и Интернет мы и сами тогда еще не знали). Мы, маленькие тогда еще внуки, особо над этим не парились, об этом раздумывали только взрослые. Все оказалось проще пареной репы: бабулю с дядей Толей познакомила сердобольная соседка, которая, жалея одинокую женщину, привела его к воротам бабушкиного дома (дядя Толя соседке троюродным братом приходился). Да не пустила их бабушка, и жутко тогда осерчала на соседку за что, что сует она свой нос, куда не надобно. Но та не сдалась, и дядя Толя еще несколько раз приходил к бабушке. И в один из дней, когда она увидела его в окно, стоящего под дождем с унылым букетом сирени, ее сердце смягчилось, и она впустила его в дом, а потом и в свою жизнь. Тяжело ей все-таки было одной: дети выросли и создали свои семьи, а по хозяйству все же тяжеловато, да и тоскливо вечерами одной в пустом доме. Переезжать в райцентр, откуда родом был дядя Толя, она категорически отказалась, обосновав это тем, что не бросит свой дом. Тогда переехать решился дядя Толя, благо, терять ему особо было нечего: сам он жил после смерти жены с сыном.

Сначала все настороженно отнеслись к этому союзу: мало ли, проходимец какой-нибудь. Но вскоре все сомнения развеялись: новоиспеченный дед Толя, высокий седовласый старик предпенсионного возраста, души не чаял в Шурочке (так он ее называл). Ну а нас, мелюзгу, кротко и ненавязчиво попросил называть себя дедом, а не дядей, как мы поначалу его окрестили.

Я часто с мамой и папой бывала в гостях у бабушки и деда Толи. Так получилось, что изо всех шестерых детей бабулю лучше всего поняла мама. Поэтому мы и были частыми и желанными гостями в доме стариков.

Как-то летом, в тот же год, когда дед Толя появился в нашей жизни, я сильно заболела ангиной и не выходила из дома десять дней, а, соответственно, не посещала в это время бабушкин дом. Сама бабушка за все это время была у нас всего раза три, и то, обычно веселая и спокойная, она была бледной, уставшей и осунувшейся. Я не узнавала бабулю, и, скорее всего, в силу своего возраста, не очень понимала такое ее самочувствие.

Когда я выздоровела, я первым делом пришла в гости к старикам, хотя мама мягко, но настойчиво, отговаривала меня. Каково же было мое удивление, когда я не обнаружила на стене знаменитого портрета! То есть он был, но частично: со стены на меня смотрело лицо молодой бабушки, половины же, где был изображен дед, не было. Помню, меня это поразило, но на мои вопросы бабушка только отмалчивалась…

Прошло много лет, бабулины внуки выросли. У меня сейчас уже своя семья. Деда Толи нет в живых уже четыре года. Они прожили с бабушкой хоть и недолгое, но счастливое время, заботясь друг о друге. Бабушка моя жива, но ходит уже с трудом: болят ноги.

Недавно я была у нее в гостях, мы пили чай и вспоминали былое. Неожиданно для себя, я спросила у бабули, что же случилось с портретом, и почему это так тщательно умалчивалось? На что она рассказала мне историю, которая повергла меня в состояние тихих мурашек, заставила уважать бабушку еще больше и открыла глаза на многие вещи, столь недостижимые для детского мозга.

"Смысла скрывать от тебя правду я не вижу. Ты уже взрослый человек. И, раз спрашиваешь, я отвечу. Я очень сильно любила твоего деда, но и боялась не меньше. Он был очень суровый и ревнивый, а когда выпивал, вообще с катушек слетал: все ему мерещилось, что на меня не так смотрят мужики, или я глазки строю. Грозился убить, если поймает на измене. Да какая там измена? Любила я его, потому и прощала. Долгой мне с ним жизнь показалась… Поэтому, когда он умер, не знала я, то ли радоваться, то ли плакать… Долго жила одна, не решалась к себе никого подпустить. А потом, видишь, Анатолий появился. Хороший он был человек, работящий. А мне ой как тяжело было одной хозяйство тащить. Вот и приняла я его ухаживания. Да только после этого Василий вернулся…" – она умолкла и посмотрела в окно за моей спиной. Я вздрогнула и обернулась: позади никого не было. "Бабуль, да ведь больше пятнадцати лет прошло. Разве ж такое бывает?" – я вновь повернулась к бабушке. "Выходит, бывает. Сначала он являлся только во снах, грозил пальцем, обещал забрать меня с собой, если чужого мужика не выгоню. Потом стала замечать, что одежда его по утрам смята и разбросана, будто копался в ней кто. Я уж и углы все святой водой окропила, и со свечкой весь дом обошла. А однажды посмотрела на фотопортрет и обомлела: лицо-то у Васьки поменялось! Злое такое, брови нахмурены, губы сжаты до невозможности. Смотрит, будто упрекает в чем-то. И с каждым днем все злее и злее. Ну я и решилась, пока он свою угрозу не выполнил. Память-то, конечно, оно хорошо, но больно уж злая какая-то... Собрала его вещи в узелок, отрезала от портрета половину с его лицом и туда же положила. А узелок-то содрогается, будто живой! Я быстрей за порог, да за дорогу побежала. Выкопала ямку, сверток положила, закопала и перекрестилась. Развернулась – и бегом домой. Слышу: сзади стоны, всхлипы, рыдает кто-то горько, да в ухо сзади кто-то шепчет. Хватило сил и ума не оглянуться. Зашла в дом – и смолкло все. Я потом только Лене (маме моей – авт.) рассказала про это. Поэтому она тебя и пускать потом сюда не хотела. Вот какова была его ревность – даже оттуда достать хотел. Да я и сама хороша: вещи покойников вообще дома хранить нельзя, но мне было жалко от памятных вещей избавляться. А память… Память-то, она тут остается навсегда", - и бабушка положила руку на сердце...